Звучало это следующим образом: «Розыск авторов анонимных антисоветских документов и листовок, проверка сигналов о фактах терроризма, помощь местным органам госбезопасности по предотвращению массовых антиобщественных проявлений». Во как. Особо обрати внимание на то, что авторов разыскивали исключительно «анонимных». Это ключевое место в истории, которую расскажу, пока мы тут зависли с этими Хэ… льсинками.
Так вот, где-то на переломе власти, когда Горбачев начал тренировать страну на заучивание слов «плюрализьм» и «консенсус», в один из районных пятых отделов нашей области был направлен молодой и перспективный оперуполномоченный Г. Ну, допустим, Гришковец. Не, такая фамилия не пойдет. Лучше Громушкин. Точно. Не совсем Громыко, но с перспективой. Располагался ж этот самый пятый отдел в комнатушке три на два при местном районном отделении милиции.
Не успел молодой лейтенант госбезопасности по фамилии Громушкин оглядеться – пара недель прошла по прибытии к месту службы – как ему подфартило: в аккурат дело по его компетенции проклюнулось.
Пришла информация… Как пришла, спрашиваешь? Сорока на хвосте принесла, что на белой, девственно чистой, недавно обновляли, стене пакгауза, что вдоль железной дороги у самой станции, кто-то сажей написал: «Смерть КПСС». Крупно, заметно написал. Поезда перед станцией притормаживают – читай не хочу. Даже по слогам можно, не спеша. Что? Слогов там говоришь, нет. Еще лучше – по буквам читай. На том месте еще и столб с железнодорожными прожекторами сиял и светофорчик, потому как рядом стрелка – разветвление путей. Так что хоть днем, хоть ночью – любо дорого: сажей на чисто белой нетронутой стене! Залюбуешься.
Оперуполномоченный наш как представил себе в красках эту картину, аж слюну сглотнул: точно диверсия, к маме не ходи! Откуда, спрашиваешь, знаю про слюну? Ну, это я так для образности, чтобы ты прочувствовал. А Громушкин тогда прочувствовал до кишок, это точно, потому как даже пяти минут себе не дал подумать, схватил трубку – дзинь-дринь – по спецсвязи доложил наверх: так, мол, и так, идеологическая анонимная диверсия.
Наверху, знать, тоже без дела живого затосковали – сидели, гадали: со всей этой намечающейся свободой слова останется «пятый» или как? Многие ставили на «или как». И тут такая удача. Обрадовались, конечно, оживились, и тоже шибко задумываться не стали – качнули информацию в Москву, прибавив от себя: проводим следственно-розыскные мероприятия, лучшие силы.
В Москве информация пришлась ко двору: похвалили и – на доклад. Короче, в течение часа дело уже на контроле ЦК КПСС оказалось.
Громушкину поступила команда: незамедлительно начать следственно-розыскные действия с привлечением местной милиции. Завтра старшие товарищи приедут, а ты, молодой, давай, не откладывая в долгий ящик, проявляй рвение. И намекнули про поощрение. Последнее было лишним: Громушкин и так копытом бил от нетерпения. Еще труба не остыла, помчался он поднимать дежурного следака. Надо было поспевать. На дворе стоял месяц ноябрь, поздняя осень. А в наших краях, сам знаешь, темнеет и того раньше. До сумерек оставалась пара часов.
Однако тот злополучный день как назло совпал с Днем доблестной милиции. Из чего вытекало, что редкие кадры, оставшиеся на посту в здании РОВД, были, мягко говоря, не совсем адекватные. Линейные, оперы – еще куда ни шло. А всякая штабная шантрапа – отмечала.
Дежурный следователь, не загруженный делами, уже наотмечался крепко и с нетерпением смотрел на расплывающиеся фосфорные стрелки на часах, периодически капая в дежурную стопку коньяк из дежурной фляжки, крякая и заедая лимончиком, когда к нему ввалился гэбэшник и вместо поздравления заорал: «Собирайся, немедленно! Едем на место».
Когда дежурный следователь по фамилии… ну допустим, Перевертайло… узнал, что речь идет даже не о поножовщине, то, махнув рукой, спросил лейтенанта: «Будешь? Нет? Тогда я сам» – и опрокинул очередную стопку… Ну, что ты пристал? Воображение у меня хорошее, вот все в красках и описываю. Ты слушай, не перебивай.
Громушкин, однако, парень был настырный и крепкий. Тряхнул следака хорошенько, и тот, скрипя зубами, собрал следственный портфель: перчаточки, ручку, пинцетики, пакетики – в общем всё, что положено.
– Ты, главное, фотоаппарат не забудь, – наставлял оперуполномоченный пятого отдела. А сам, как учили, аккуратненько разграфил листы с заголовком «Карта следственно-розыскных мероприятий». Главное место отводилось описанию места преступления. Сложил листки в папку, взял следака под руку, чтобы не вихлялся и не шлепнулся, не дай Бог, и потащил с собой пешком. Транспорта свободного в РОВД на тот момент не оказалось, а молодому районному оперуполномоченному свой иметь пока было не положено – не дорос.
В общем, выдвинулись. Благо, станция находилась рядом с РОВД. Шустро добрались. Смотрят – действительно: стена, белая, а на ней крупно сажей, красивым почерком вензелями, но разборчиво – «Смерть КПСС». И жирный восклицательный знак в конце.
– Красиво нарисовано, – заценил следователь Перевертайло. Думаю, при этом еще икнул, чтобы убедительнее было.
Громушкин следака торопит, подпинывает: нечего, мол, тут любоваться, не картинная галерея. Стал следак место события осматривать, надпись с разных ракурсов щелкать на фотоаппарат. А лейтенант госбезопасности между тем эту самую надпись карандашом простым перерисовывает на карту следственно-розыскных мероприятий, старательно, аккуратно. Думаю, даже язык от старания высунул и прикусил. Во когда навык, приобретенный в художественной школе пригодился… Ну, это я так себе представляю, что в детстве он в этой самой школе учился: мама у него учителем рисования была… Мне так кажется…
Следак посмотрел на рисунок лейтенанта и пришел в восторг:
– Один в один! Ну, ты, Громушкин, мастер! Зря в органы пошел, надо было сразу – в союз художников. Не пойму: зачем я фотоаппарат-то брал?
Громушкину похвала следака польстила, но на замечание по поводу органов он обиделся, нахмурился и всю обратную дорогу в отдел молчал. Думал про себя: придем, напечатаем фотографии и спецпочтой в область отправим – успеваем. А с этим пустобрехом больше говорить не о чем. Завтра сам приступлю к следственно-розыскным мероприятиям. Или, может, даже сегодня еще успею дорожное начальство потрясти: эти обалдуи, небось, еще даже и не ведают, что у них под боком творится. Так он думал, предвидя свой первый успех, просто предчувствуя, как он все быстро и ловко раскроет. Областные товарищи, даст Бог, завтра только к вечеру подъедут, а у него все готово: на блюдечке с голубой каемочкой – пожалте: имя, фамилия, адресок анонима этого самого.
Но все пошло наперекосяк. Во‑первых, в отделе выяснилось, что следак забыл вставить в фотоаппарат пленку. Пришлось звонить в область, сообщать. На том конце провода зависла гнетущая, не обещающая ничего хорошего тишина.
– Я надпись зарисовал. Получилось точно.
– Это хорошо, – без эмоций сказали Громушкину. – Вышли спецсвязью. Прямо в Москву. Но фотографии чтобы были. Предъявишь завтра спецгруппе.
– Есть.
У нас так всегда спокойно говорят, когда шутки кончились. А тут они и не начинались еще.
Так что стали искать пленку. Вернее, следователь искал. Потом вставлять. Вернее, вставлял следователь – трясущимися руками, в кривой фотоаппарат.
А Громушкин между тем вызвал курьера спецсвязи и, пока тот ехал, уложил в пакет незавершенную карту следственно-розыскных мероприятий с рисунком, красиво исполненным самолично им, Громушкиным. Прошил все секретной строчкой, как учили, так что если вдруг попытается кто в пакет проникнуть – обратно так не зашьет. Начертал на пакете «Сов. Сек.». Затем перевязал, нагрел имеющийся для этого случая сургуч и капнул на соединенные концы перевязочной бечевы, и тут же пока не остыл сургуч, приложил имеющуюся у него для таких случаев печать. Курьер принял пакет, оставил расписку и отбыл, успевая на проходящий поезд.
К тому времени следак все еще заканчивал вставлять пленку в «кривой» фотоаппарат.
В общем, провозились больше часа.
Потом еще минут пятнадцать шли обратно. Добрались до места – и.. не узнали стену. Она была девственно белой, первозданной: никаких надписей. Не то что надписей – даже черточек никаких. Потрогали стену – запачкались, побелка была свежей.
Громушкин громко произнес подходящие по этому случаю слова. Было ясно, что стену вымыли и забелили.
Как позже выяснилось, недоучел Громушкин возможности и прыть тех, кого по молодости своей отнес к обалдуям. Ему бы с них надо было начать – привести к этой самой стенке, поставить и сфоткать под надписью. А потом сказать, чтобы охраняли до приезда начальства из области, но так, чтобы при этом ни одна собака то, что написано не прочла. Можно не сомневаться, это самое начальство собственными бы … телами надпись это укрывало и согревало. А там, если аноним не сыщется – можно было бы этих самых героев к делу присовокупить.
Но молодому хотелось все самому, так чтобы оперативно и – эх! – всех на лопатки. М‑да.. Не подумал лейтенант, что за этими самыми обалдуями, на чьей территории надпись появилась, стояла та самая, в адрес которой эта надпись была исполнена. А угрозы в свой адрес честь, ум и совесть эпохи воспринимал крайне болезненно – и реагировала быстро и жестко. В конце концов, в Москве куда вся информация слилась? Ну и всё.
Продолжение - завтра на "Эхо СЕВЕРА".