«Три человека должны быть главными на селе:
священник, учитель и врач»
(«Один русский писатель»)
— Вот смотрите, мужики. Говорят, что деревня умирает, когда нет магазина. Но магазин — дело вторичное. Магазин появится, если будут люди. А люди будут, если на селе есть церковь, школа и медпункт. И дом культуры. Люди-то не дураки. А власть? Я не этот, «несогласный», я работаю всю жизнь. И если люди в открытую говорят о «партии жуликов и воров», что управляет «воровским государством», тут о другом говорить надо. О селе, например.
(Григорий Павлович Огибалов)
Вечерними дорогами
Заканчивался октябрь. Машина пробиралась сквозь вологодскую осень. Вместе с темнотой пришли заморозки, и в воздухе запахло зимой.
Потрёпанный указатель «Новая старина» выскочил из темноты. И снова ни зги. Фары старенького «УАЗа» выхватили из мрака ночного нерабочие фонарные столбы, ржавый остов какого-то сельхоз-чудища и дома с пустыми глазницами-окнами. Приехали. Водитель «козлика» дядя Гриша и подвёз нас (а ведь случайный человек, на вокзале разговорились), и определил «на постой» к своей бабушке (!). А ведь самому дяде Грише за сорок.
На постой к Марии Кузьминичне собрались трое: молодой выпускник Санкт-Петербургской духовной семинарии Женя Калинкин, студент вологодского истфака Лёха Нифантов и я.
— Только врача не хватает, а так можно село поднимать, — шутит невесело Женя.
У Алексея недавно умерла бабушка. В Бабаево. А здесь, в Новой старине — небольшой деревне, что в Бабаевском районе, стоит родовой дом Нифантовых. Его-то мы и приехали проведать.
Мария Кузьминична, несмотря на поздний час, собирает стол. Женщине скоро девяносто, а шустрая, как электровеник. И улыбается обезоруживающе. На стене портрет из пятидесятых годов: необыкновенной красоты девушка с мужем. Он в военной форме и с орденом. Она с тяжеленной косой и улыбается так же обезоруживающе.
— Какого глаза нету? — Правого! А нарисовали, что и не отличишь. Ему на фронте выбило. А жив остался, Европу освобождал.
На стене календарь 1997-го года (тогда умер муж бабы Машин) и старая-старая иконка («мать говорила, она здесь с самой-то постройки дома висит»)... Чай на травах клонит в сон.
Утром — тишина. Даже петухи не кричат.
— Холодно, дачники уехали, да и мало у нас живности. Держала кур, так теперь ни-ни: внук на зиму к себе забирает. А не понимает, что мне здесь лучше и дому покойней, — говорит Мария Кузьминична, наливая домашний квас. Свежие, горячие шанежки с чайком — октябрьским холодным утром.
...Пока Алексей возится с замком старого дома с жестяной красной звездой на стене, мы делаем круг мимо заколоченных изб и заросших полей-огородов. Молчим.
Если открыть «Яндекс.карты» или «google maps» и сравнить квадратики-поля в Германии и в Вологодской области, страшно станет.
— Открыл! Старые открытки, несколько сотен. Ими оклеены обои у русской печи. Школьные тетради. Медицинская карта прабабушки.
— Гляди-ка, ещё в XIX веке родилась. Бабушка у неё одиннадцатый ребёнок. А медкарту отдали из фельдшерского пункта перед похоронами. С тех пор бабуля тут и не живёт.
Разуваемся. Алексей приносит воду, вытирает стол и ставит чайник. Электричество есть (дом сдавали дачникам), плитка работает. Садимся за стол. Молчим.
— Икону украли. В углу была. Николай Чудотворец. — Лёха потерянно плюхается на кровать с лоскутным одеялом. На давно не крашенных досках пола чьи-то большие грязные следы.
I. Церкви
Из окон дома видны две новостаринские церкви. Рождества Богородицы (1799) и Никольская (1770). — Хорошее было место. Я сюда совсем дитём приезжал. На лето. В одном храме, Никольском, крестился. Бабуля настояла. Вторая церковь давненько заброшенная стоит.
Сыплется кладка. Рушатся стены. Давно провалилась крыша над основным объёмом. Но ещё держится крест над всей Новой стариной.
— Дим, а ты статью писать будешь? Напиши, что время ещё есть. Вот пока крест не свалился. Двести лет назад его поставили, и двести лет он простоял. И если мы починим, значит, не прервётся тут жизнь. Этим летом я буду здесь. Папка дом продавать хочет, а я не дам. Полезу... Напиши, а?
Лёха собирает старые открытки в рюкзак.
II. Школа
Заколотили «с вымыслом».
Идём к старой школе.
— Здесь и батя, и бабушка учились. А в конце девяностых закрыли. Учителя были и дети были. А закрыли — бабушка учителем была. Когда школу закрыли, к нам в Вологду приезжала и очень плакала.
Школа крепкая, вокруг здания кто-то окашивает траву. По-хозяйски так. И окна забиты по-хозяйски, аккуратно, даже красиво: «с вымыслом». И с надеждой. На лучшее время, когда не будут рушиться церкви, врастать в землю дома и закрываться школы. Это время ведь наступит. Когда-нибудь — наступит?
Алексей остервенело моет пол, словно втирая следы грабителей в землю. Мы завариваем неожиданно душистый «грузинский чай», найденный в буфете. Сколько ему лет?
309
Дядя Гриша прогревает двигатель «УАЗика». Мария Кузьминична укладывает гостинцы.
А я попросил бабушку посмотреть книжный шкаф её покойного супруга. Среди прочих книг — большая энциклопедия про Вологодскую область.
— Мужу подарили, — со спокойной гордостью говорит старушка, — тут и про нашу деревню есть.
Читаю: «Новая Старина — деревня в Бабаевском р‑не, центр Новостаринского с/с, в 73 км к С.-З. от Бабаева. Числ. населения — 309 чел. Первое упоминание — 1325. К‑зы «Нива» и «Маяк». Соц. сфера: основная шк., детсад, центр народного творчества, б‑ка, ДК, ФАП (фельдшерско-акушерский пункт — Д. Ж.), 3 магазина, отделение связи. Пассажирское сообщение с обл. и районным центрами автобусным транспортом».
Защемило от числа 309. Не 300 и не 310. И сам задумался: написал бы, что здесь «триста» или «больше трёхсот человек». А вот автор статьи Л. С. Панов посчитал всех. Старушка рассказала, что когда они получили книгу, осталось уже 307 человек. А теперь, почти пятнадцать лет спустя, и полутора сотен не наберётся.
— Ведь одно дело в 1995‑м, сразу после развала страны, и другое — теперь, когда этот развал продолжается.
Заходит Дядя Гриша:
— Машина готова.
Видит наши хмурые лица.
— Что, хреново, мужики? Где молодёжь? А бежит. Бегут даже из таких городов, как Ростов Великий. Даже из благополучной и сытой Вологды катят студиозусы в Москву и Питер. Это я вот остался в Бабаево. Да алёшина бабушка. Она меня русскому учила и литературе. Ничего, мужики. Ничего.
Григорий Павлович — машинист. Он потрепал Лёху по голове, откашлялся и лихо прыгнул на водительское место.
Мария Кузьминична махала нам, пока не скрылась из виду.
Дмитрий Жаворонков специально для ИА «Эхо СЕВЕРА»