Режиссёр: Ален Рене.
В ролях: Эмманюэль Рива, Эйдзи Окада, Пьер Барбо, Бернар Фрессон
В российский прокат вышел великий фильм Алена Рене. Показ приурочен к столетию со дня рождения мастера (3 июня). Сеансы идут на французском с русскими субтитрами, и это лучший на данный момент фильм из всех предложенных отечественным прокатом.
Рене — классик французской «новой волны». Кинематографисты Франции в 1950-60-х годах перевернули представления о киноязыке и вывели потрясающие художественные приëмы, благодаря чему расширился спектр влияний на психику и душу зрителя.
Одной из главных их находок, которой пользуется и Рене, является эклектика документалистики и игрового кино. К слову, на этом же приёме выстроена вся проза Варлама Шаламова («литература факта»).
Фильм Рене начинается именно так. Пара, застигнутая камерой в объятиях, говорит о катастрофе в Хиросиме. Тела обнимающихся влюблëнных чередуются с документальными кадрами, на которых представлены тела жертв ядерного взрыва, калеки, виды уничтоженного города, искалеченной природы, жизни.
Между влюблёнными идëт экзистенциальный спор. Он говорит, что она ничего не знает о Хиросиме. Она утверждает, что она знает о Хиросиме всë. Он — японец-архитектор, она — француженка-актриса. И мы изначально не знаем о них ничего, потому что режиссёр идëт по логике зигзага, по логике круга на воде: он не показывает нам имён, лиц героев, он персонифицирует их медленно. Точно так же работает и человеческая память (память — вот о чëм весь Рене; «Хиросима…» даже чисто стилистически выстроена так, как устроены лабиринты нашей искалеченной, воспалëнной, завороженной памяти — зеркально, зигзагообразно, однако всегда устремляясь к какому-то мощному центру, к сердцевине нашего бытия).
Итак, Рене «выуживает» на просвет героев по схеме «от целого — к частному». Нам даны фигуры двух человеков-вообще, двух инкогнито; это просто тела, наполненные нежностью и болью. И они ведут странный разговор о Хиросиме, о трагедии всего человечества. Почему же тогда женщина, когда становится ясно, что она не японка, так горячо оспаривает возлюбленного? Откуда ей знать о Хиросиме «ВСË»? Потому что в её жизни была своя трагедия, своя Хиросима — французский город Невер. Там она впервые полюбила — немца, оккупанта. А потом его убили, а её, как позор семьи, упрятали на долгие годы в подвал и не выпускали оттуда.
Режиссёр ведёт повествование параллельно в двух плоскостях, он проводит уровень трагедии ещё и от частного — до вселенского. Потому французская актриса, приехавшая в Японию для съëмок в антивоенном фильме, и говорит, что она всë знает о трагедии солдата, чью семью уничтожила Хиросима. О трагедии всего человечества, чью веру уничтожила Хиросима. Этот момент узнавания своей трагедии в общечеловеческой трагедии (и наоборот) — лучший способ избегать катастрофы.
Если бы каждый живущий воспринимал чужую, общую боль так же, как свою, частную, интимную… Впрочем, мечтать не вредно. Да и фильм создавался вовсе не для выведения золотого правила нравственности в эпоху модерна.
Рене проявляет нам лица и «биографии» героев спустя некоторое время после шокирующего удара документалистикой. То, что мужчина — архитектор, а девушка, вырвавшись из семейного заточения и сбежав в Париж, стала актрисой, для зрителя и истории совершенно ничего не значит. Это факты второстепенные. Важно в их истории другое: время. Оно показано субъективно, то расширяясь, то сужаясь, как воронка. Это время идëт неправильно, оно тянется к будущему — через шаг в прошлое из настоящего. Герои разговаривают о невозможности своего совместного будущего, ассоциируя теперешнее своë состояние с тем, что было разрушено трагедией войны. Раз прошлое низведено настолько, что может появиться и вторая любовь, последующая за ним, то забвению подлежит вообще всë. У новой любви нет шансов.
Сострадание друг к другу, запредельная нежность, боль становятся проводниками к полнокровной любви между двумя незнакомцами, но не к страсти. Потому что страсть застилает глаза, а у героев происходит взаимное узнавание себя в ближнем и ближнего в себе. Эта зеркальность — закон любви. И благодаря этому узнаванию, вспоминанию заводятся шестерëнки памяти — о прежней любви, отобранной личной, маленькой, огромной, мировой трагедией.
Именно память преобразуется в новое чувство к существу, в котором запечатлëн образ прежнего существа. Девушка влюбляется в японца потому, что он — олицетворение Хиросимы, то есть олицетворение Невера — убитого немца, еë первого возлюбленного. Девушка обращается к японцу как к тому умершему немецкому солдату, а он говорит с ней от его лица. Но героиня утверждает, что забывается всë. Что она забудет и нового возлюбленного, этого японца, что будущего нет.
Что это значит на самом деле? Она может «внешне» предать его забвению, перестать, в буквальном смысле, жить им. Но в глубине сердца, в сердцевине персональной памяти забыть любовь невозможно, ведь девушка не забыла того немца, узнав его здесь, в Хиросиме, в лице японского архитектора. И это — естественная победа над смертью и временем, какой бы горькой ценой она ни была осуществима.
Алексей Черников