Ценители изящной словесности, следящие за нашим изданием, на этой неделе будут приятно удивлены несколькими материалами, посвящёнными поэзии. Свежая нота внесёт новизну в нашу постоянную рубрику о культуре области. А лирические отступления скрасят настроение утомившихся от осенней хандры и неблагоприятных известий читателей.

Итак, приступим к рассказу о никем не вспоминаемом классике отечественной поэзии — Александре Александровиче Роскове (1954–2011 гг.). 

Наш герой родился в Каргопольском районе, в деревне Диковская. Биография поэта сложилась чисто по-человечески удачной. Сначала Росков поступил в Литературный институт имени Горького в Москве и успешно окончил его, а затем начал публиковаться. В 1988 году он издал свой первый сборник, за который получил премию издательства «Молодая гвардия». Сборник молодого творца назывался по-простому — «Стихи из деревни». 

Стихотворения уже в этом первом сборнике отличались непростой тихой гармонией, пушкинской ясностью, которая только кажется лёгкой. Направление, в котором трудился автор (вместе с поэтом Николаем Рубцовым), тоже называется по-простому — «Тихая лирика». Суть этого явления лежит в возврате к первооснове бытия, в повороте к русской культурной традиции. Направление «тихих лириков» стало важным шагом для русской поэзии в 1960-1970-е, когда она начинала вполне официально выворачиваться из-под пудового совдеповского мрака, из-под обломков неуклюжего соцреализма с его убогостями и косностью.

Далее поэт получает премию земляка, Николая Рубцова, после публикации двух своих книг. Он становится фаворитом в странах Скандинавии, его стихи активно переводятся в Финляндии, Норвегии и Швеции, а уже в XXI веке, в 2004 году, Росков получает Всероссийскую премию имени Фёдора Абрамова, дополняя собой этот славный триумвират поморских классиков.

Его имя соприкоснулось и с именем Бориса Шергина, в чью честь назвали ещё одну премию, которую Росков получил в 2009 году за книгу «А мне — далёкий монастырь…». Удивительный человек жил среди нас. Проморгали!

А жил писатель в Архангельске. Работал плотником и печником, занимался журналистикой. Не был белоручкой, любил работу. Почему никто не вспоминает? Где упоминания в литературном мире? Беда провинциальных местечек в том, что они будто не хотят замечать свои жемчужины и выталкивать их в просвет, говорить о них во весь голос. Русские провинциалы не хотят верить в то, что среди них есть нечто большее, чем обиход, спешка и тлен. А город ангелов шепчет: есть! И не стоит хвататься за фамилии авторов, которые растиражированы на весь мир, как за последнюю соломинку. Нашей области хватает гениев. 

Не стоит зацикливать всё внимание на Фёдоре Абрамове, в чью честь уже назвали всё что можно! Он гений, но есть и другие. Например, малоизвестный поэт Росков, которого мы извлекаем из тени. Задача для всех заботящихся о культуре и жизни своей малой родины людей — хранить и передавать все ценности и достояния, накопленные своей областью, не впадая в странную и почти снобистскую «избирательность».

К сожалению, в 2011 году Александра Роскова не стало: его сбил лихой мотоциклист. Поэт похоронен на Кузнечевском кладбище, любой желающий может навестить его могилу. Материалы и стихи о нём есть в Интернете, хоть и в скудном количестве. А мы просто напоминаем горожанам о том, что среди них жил выдающийся поэт 20 века, не уступающий Рубцову: Роскова по праву можно назвать настоящим русским классиком.

Алексей Черников

***

Увозили деда в богадельню —
жутко выла дедова собака.
Дед смотрел печально на деревню,
щурился на солнышко и плакал.
Красный крест. Зелёная карета.
Две медички в девственных халатах
мяли в нервных пальцах сигареты,
в сторону смотрели виновато.
И толпа в какой-то скорбной спячке
молча наблюдала ту картину.
Плакал дед: «Собачка ты, собачка…
Пожалейте, бабы, животину».
Одинок был дед и стар годами.
Жизнь прошла ни в чём — в нужде, в заботах.
…Ласточки кружились над домами,
ласточки готовились к отлёту.

ПАМЯТИ НИКОЛАЯ РУБЦОВ

…А мороз под Крещенье и в Вологде тоже — мороз,
как на родине детства, в Архангельской области, в Емце.
Он прохожих целует в пунцовые щёки взасос,
на балконах сцепляет бельё — простыню с полотенцем.
Он рисует узоры на мутном оконном стекле
неуютной квартиры, где груду бумажного хлама
в дальнем тёмном углу да бутылку вина на столе
освещает луна сквозь ни разу не мытую раму.
Человек у стола тянет руку к посудине… и,
опрокинув стакан, чистит хвост заржавевшей селёдки…
Пей, Рубцов, свой портвейн! Георгины замёрзли твои,
и на жёлтой мели догнила твоя старая лодка.
Пролетели твои самолёты, прошли поезда,
и телеги твои, как ты сам говорил, проскрипели.
Не горит, а мерцает полей твоих зимних звезда,
в перелесках ветра твою душу заочно отпели.
Пей, Рубцов, свой портвейн! Места в жизни тебе уже нет,
во всей Вологде нет завалящей тебя человека…
У подъезда напишут, что жил здесь великий поэт,
четверть века спустя. Да, какую-то там четверть века.
Издадут мемуары — да, да! И (тебе невдомёк)
в городке древнерусском твою установят скульптуру…
А пока что на твой, неуютный такой, огонёк
если кто забредёт, так уж точно — по пьяни иль сдуру.
Пей, Рубцов, свой портвейн! Скоро будешь не здесь, а в раю
с серафимами пить совершенно другие напитки.
Скоро примет Господь покаянную душу твою
и пошлёт её в рай — за земные страданья и пытки.
Скоро в дверь постучат. Ты откроешь единственной — той,
за плечами которой архангел погибели реет…
Минет несколько дней… И останется Русь сиротой.
Как она без тебя — непутёвого — осиротеет!
Скорбно сгорбятся избы любимых тобой деревень,
станут ниже кресты на заснеженных русских погостах.
Пронесётся над ними души твоей лёгкая тень,
ты простишься с Россией без крика — трагично и просто.
…Кто стучит в дверь поэта морозной январской порой? — 
по-хозяйски стучит, а не скромно и благоговейно?
То судьба, Николай… Это — смерть твоя. Встань и открой,
и налей ей в стакан, просто — вылей остатки портвейна…

***

Житие у реки в захолустном глухом городке,
где на том берегу тарахтит и визжит пилорама,
где при свете луны отражаются звёзды в реке,
а при солнечном свете — старинные белые храмы,
где на площади главной растут лопухи и трава,
где в тени колокольни вино мужики распивают,
где пешком на обед каждый день городской голова
по мосточкам идёт, головою прохожим кивая.
Дома ждут голову́ щи горячие в русской печи,
телевизор «Рекорд», — а другого ему и не надо…
Житие у реки, где пастух под окошком кричит,
собирая коров поутру от подойников в стадо.
Житие в городке, где все знают друг друга в лицо,
где любая кума непременно нуждается в куме,
где крапивой густой затенило забор и крыльцо
вросшей в землю избы, где хозяин единственный умер.
Где в одном помещении с ЗАГСом находится суд,
где весной голубой, год за годом, ещё раз и снова
во дворах перед Пасхой перины хозяйки трясут
и гоняют мальчишек к реке за водой родниковой.
Где вороны истошно орут в ожиданье дождя,
где мужик на завалинке смачно дымит папироской,
где стоящая в сквере еловом фигура вождя
отливает не бронзой, а старой сереет извёсткой.
Житие в городке, где подать до погоста рукой
и любой старичок добрести сюда в Троицу в силах,
где за каждой оградкой — уют, тишина и покой,
где покойников чтят и сажают цветы на могилах.
Где, гостей провожая, старушка в цветастом платке
крестит их со спины и рукой вслед автобусу машет.
Житие у реки в захолустном глухом городке
есть как раз ЖИТИЕ, а не жизнь сумасшедшая наша…